В Москве судьба свела начинающего поэта с А. Плещеевым. «У вас, Иван Захарович, много задушевности, правды и чувства — важные черты в поэзии, — работайте смело. Талант есть, голубчик. По местам, правда, встречаются шероховатости, неточности… Не велика беда… Талант ваш окрепнет… Работайте без смущения». Поддержанный Плещеевым, Суриков с 1864 года стал регулярно печататься в московском и петербургском еженедельниках «Развлечение» и «Воскресный досуг», а в 1875 году, после выхода второго сборника, поэта избирают действительным членом Общества любителей российской словесности. Вокруг него складывается кружок писателей-самоучек, впоследствии, уже после его смерти, получивший название «Суриковского литературно-музыкального кружка».
Все пережитое им Иван Захарович Суриков сумел выразить в простых и искренних стихах, скорбя о погибших в жизненной борьбе силах, об узниках, об униженных и оскорбленных… Настоящий, непосредственный лирик, Суриков подлинный мастер там, где дело касается среды, из которой он вышел, впечатлений детства и юности, нежной любви к матери. Вне этого Суриков впадает в риторику, перестает быть самим собой, подражает
Кольцову,
Некрасову, Никитину. Советское литературоведение приписало ему демократические настроения, однако философская составляющая творчества поэта, этюды русской природы и удивительная музыкальность его лирики, к которой обращались композиторы и народные исполнители, суть самое ценное в его поэзии. Не до конца развившийся его талант тем не менее являет образцы яркого метафорического мышления из очень чистого нравственного источника. Знаемая всеми с детства «Деревня» и застольная «Рябина» стали, увы, некими стереотипами, за которыми скрывается уникальный голос поэта, способный пробудить в читателе сострадание и озонировать его душу в атмосфере нарастающей бездуховности современного мира.
Жизнь
Жизнь, точно сказочная птица меня над бездною несет.
Вверху мерцает звезд станица, внизу шумит водоворот,
И слышен в этой бездне темной неясный рокот, рев глухой,
Как будто зверь рычит огромный, в железной клетке запертой.
Порою звезды скроют тучи — и я, на трепетном хребте,
С тоской и болью в сердце жгучей мчусь в беспредельной пустоте.
Когда же тени ночи длинной сменятся кротким блеском дня?
Что будет там, в дали пустынной? Куда уносит жизнь меня?
Чем кончит? В бездну ли уронит, иль в область света принесет,
И дух мой в мирном сне потонет? Иль ждет меня иной исход?..
Ответа нет — одни догадки, предположений смутный рой.
Кружатся мысли в беспорядке. Мечта сменяется мечтой…
Смерть, вечность, тайна мирозданья — какой хаос! — и сверх всего
Всплывает страшное сознанье бессилья духа своего.
1875
* * *
Ночь тиха, сад объят полутьмою, дремлют липы над сонным прудом;
Воздух дышит цветущей весною; мы сидим пред раскрытым окном.
Светят яркие звезды над нами; кротко месяц глядит с высоты,
И его голубыми лучами облитая, задумалась ты.
Очарован твоей красотою, я любуюсь тобою без слов…
В нашу комнату тихой струею льется запах душистых цветов.
И прощу в этот час я не много: чтобы дни твои тихо текли,
Чтобы жизни печаль и тревога в твое сердце пути не нашли.
1869
На берегу
Как в сумерки легко дышать на берегу!
Померкли краски дня, картины изменились;
Ряды больших стогов, стоящих на лугу,
Туманом голубым, как дымкою, покрылись.
На пристани давно замолкли шум и стук;
Все реже голоса доносятся до слуха;
Как будто стихло все, — но всюду слышен звук,
И тихий плеск воды так сладко нежит ухо.
Вот черный жук гудит… вот свистнул коростель…
Вот где-то вдалеке плеснулось уток стадо…
Пора бы мне домой — за ужин и в постель;
Но этой тишине душа моя так рада.
И я готов всю ночь сидеть на берегу,
И не ходить домой, и вовсе не ложиться.
Чтоб запахом травы на скошенном лугу
И этой тишиной целебной насладиться.
На ширь глухих полей, под тень лесов густых
Душа моя рвалась, измучена тревогой, —
И, может быть, вдали от горьких слез людских
Я создал бы в тиши здесь светлых песен много.
Но жизнь моя прошла в заботе городской,
И сил моих запас иссяк в борьбе суровой…
И вот теперь сюда приплелся я больной…
Природа-мать! врачуй и дай мне силы снова!
1876
