«В поисках своей России. К 150-летию со дня рождения». Выставка живописи М.В. Нестерова. Реставрация картины «Юность Преподобного Сергия»

В преддверии открытия весной 2013 года в Третьяковской галерее масштабной выставки выдающегося живописца Михаила Васильевича Нестерова  (1862–1942) «В поисках своей России. К 150-летию со дня рождения» специалистами Третьяковской галереи проведена сложная реставрация полотна «Юность Преподобного Сергия» (1892–1897. Холст, масло. 247х229). Проведение реставрационных работ стало возможным благодаря финансовой поддержке Группы компаний «SNS».
   Юность Преподобного Сергия входит в цикл произведений М.В.Нестерова, посвященный Сергию Радонежскому. Цикл открыло программное полотно – Видение отроку Варфоломею (1890, ГТГ), затем последовало создание картины «Юность Преподобного Сергия», триптиха Труды преподобного Сергия (1897, ГТГ) и произведения Преподобный Сергий Радонежский (1899, ГРМ), завершающего цикл. Повествование о жизни святого было хорошо знакомо М.В.Нестерову с раннего детства по народным картинкам, старым гравюрам, которые он видел в доме родителей. «Преподобный Сергий Радонежский пользовался у нас в семье особой любовью и почитанием. Этот святой входил в обиход нашей духовной жизни», – вспоминал художник. «Сергиевский цикл» создавался художником в годы, когда Россия отмечала 500-летие (1892) со дня кончины Сергия Радонежского (ок. 1314–1392). В обращении к личности наиболее почитаемого религиозного и исторического деятеля России проявилась потребность М.В.Нестерова глубже понять историю отечества, приблизиться к пониманию духовных истоков веры Руси.
     Впервые после проведенных работ зрители увидят знаменитую картину на выставке «В поисках своей России. К 150-летию со дня рождения», которая откроется в Третьяковской галерее на Крымском Валу 23 апреля 2013 года.
     
          Источник: http://halloart.ru/showthread.php?t=2017&p=11186#post11186
   
         Отрывок из книги воспоминаний Нестерова «Давние дни», выпущенной Михаилом Нестеровым в 1942 году незадолго до своей смерти: 

«…Я прямо поехал в Москву. Повидал кое-кого из приятелей и уехал в Хотьков монастырь. Нанял избу в деревне Комякине, близ монастыря, и принялся за этюды к „Варфоломею“. 
    Окрестности Комякина очень живописны: кругом леса, ель, береза, всюду в прекрасном сочетании. Бродил целыми днями. В трех верстах было и Абрамцево, куда я теперь чаще и чаще заглядывал. Ряд пейзажей и пейзажных деталей были сделаны около Комякина. Нашел подходящий дуб для первого плана, написал самый первый план, и однажды с террасы абрамцевского дома совершенно неожиданно моим глазам представилась такая русская, русская осенняя красота. Слева холмы, под ними вьется речка (аксаковская Воря). Там где-то розоватые осенние дали, поднимается дымок, ближе — капустные малахитовые огороды, справа — золотистая роща. Кое-что изменить, что-то добавить, и фон для моего „Варфоломея“ такой, что лучше не выдумать. 
   И я принялся за этюд. Он удался, а главное, я, смотря на этот пейзаж, им любуясь и работая свой этюд, проникся каким-то особым чувством „подлинности“, историчности его: именно такой, а не иной, стало мне казаться, должен быть ландшафт. Я уверовал так крепко в то, что увидел, что иного и не хотел уже искать. 
   Оставалось найти голову для отрока, такую же убедительную, как пейзаж. Я всюду приглядывался к детям и пока что писал фигуру мальчика, писал фигуру старца. Писал детали рук с дароносицей и добавочные детали к моему пейзажу — березки, осинки и еще кое-что. Время шло, было начало сентября. Я начал тревожиться, — ведь надо было еще написать эскиз. В те дни у меня были лишь альбомные наброски композиции картины, и она готовой жила в моей голове, но этого для меня было мало. А вот головы, такой головы, какая мне мерещилась для будущего преподобного Сергия, у меня еще не было под рукой. Повторялось то, что с „Пустынником“, когда скрылся из моих глаз отец Гордей. Я не решался начать картину, не имея под рукой исчерпывающего материала. 
   И вот однажды, идя по деревне, я заметил девочку лет десяти, стриженую, с большими широко открытыми удивленными голубыми глазами, болезненную. Рот у нее был какой-то скорбный, горячечно дышащий. Я замер, как перед видением. Я действительно нашел то, что грезилось мне: это и был „документ“, „подлинник“ моих грез. Ни минуты не думая, я остановил девочку, спросил, где она живет, и узнал, что она комякинская, что она дочь Марьи, что изба их вторая с краю, что ее, девочку, зовут так-то, что она долго болела грудью, что вот недавно встала и идет туда-то. На первый раз довольно. Я знал, что надо было делать. 
   Художники в Комякине были не в диковинку, их не боялись, не дичились, от них иногда подрабатывали комякинские ребята на орехи и прочее. Я отправился прямо к тетке Марье, изложил ей все, договорился и о „гонораре“, и назавтра, если не будет дождя, назначил первый сеанс. На мое счастье, назавтра день был такой, как мне надобно: серенький, ясный, теплый, и я, взяв краски, римскую лимонную дощечку, зашел за моей больнушкой и, устроившись попокойнее, начал работать. 
    Дело пошло ладно. Мне был необходим не столько красочный этюд, как тонкий, точный рисунок с хрупкой, нервной девочки. Работал я напряженно, стараясь увидать больше того, что, быть может, давала мне моя модель. Ее бледное, осунувшееся с голубыми жилками личико было моментами прекрасно. Я совершенно отождествлял это личико с моим будущим отроком Варфоломеем. У моей девочки не только было хорошо ее личико, но и ручки, такие худенькие, с нервно сжатыми пальчиками. Таким образом, я нашел не одно лицо Варфоломея, но и руки его. 
     В два-три сеанса был сделан тот этюд, что находился в Остроуховском собрании. Весь материал был налицо. Надо приниматься за последний эскиз красками. Я сделал его быстро и тут же нанял себе пустую дачу в соседней деревне Митине. В половине сентября переехал туда, развернул холст и, несмотря на темные осенние дни, начал рисовать самую картину. Жилось мне в те дни хорошо. Я полон был своей картиной. В ней, в ее атмосфере, в атмосфере видения, чуда, которое должно было совершиться, жил я тогда. 
     Начались дожди, из дому выходить было неприятно, перед глазами были темные, мокрые кирпичные сараи. Даже в Абрамцево нельзя было попасть, так велика была грязь. И лишь на душе моей тогда было светло и радостно. Питался я скудно. Моя старуха кухарка умела готовить только два блюда — кислые щи да кашу. 
     Так я прожил до середины октября. Нарисовал углем картину и за это время успел убедиться, что при такой обстановке, один-одинешенек, с плохим питанием, я долго не выдержу, — и решил спасаться к моим уфимцам. Они рады были повидать меня после заграницы и предложили мне все самые заманчивые условия для писания картины: наш зал с большими окнами, абсолютную тишину, спокойствие. О питании не нужно было и говорить — оно там было всегда поставлено прекрасно. Я, недолго думая, свернул свою картину на скалку, расплатился за квартиру, распрощался со своей стряпухой и уехал в Уфу, тогда уже по железной дороге. 
    Радостная встреча, расспросы о том, что не написалось в письмах из Италии, Парижа. Скоро картина была натянута. Снег в Уфе выпал рано, в начале ноября, свет был прекрасный, и я начал своего „Варфоломея“ красками. Полетели дни за днями. 
     Вставали мы рано, и я после чая, тотчас как рассветет, принимался за картину… 
     В те дни я жил исключительно картиной, в ней были все мои помыслы, я как бы перевоплотился в ее героев. В те часы, когда я не писал ее, я не существовал и, кончая писать к сумеркам, не знал, что с собой делать до сна, до завтрашнего утра…  Проходила длинная ночь, утром снова за дело. А дело двигалось да двигалось. Я пишу „Варфоломея“, его голову — самое ответственное место в картине. Удастся голова — удалась картина. Нет — не существует и картины. 
     Слава богу, голова удалась, картина есть. „Видение отрока Варфоломея“ кончено… 
    Кроме своих, которым после успеха «Пустынника» все, что ни напишу, нравится, нравится и посторонним, хотя, быть может, они и восхваляют меня из любви или на всякий случай. Один А.М.П. — купец с университетским образованием и большим самомнением, хотя и неглупый, забавно и цинично вышутил бедного «Варфоломея“. 
    Пора собираться в Москву. Там просмотреть картину в раме, и что бог даст. Провожаемый самыми добрыми напутствиями, я уехал, забрав картину. Что-то будет…» 

   Источник:  http://art-nesterov.ru

Книги, посвященные жизни и творчеству М.В. Нестерова: 

• Е.В. Малинина. «Михаил Нестеров» (серия «Мастера живописи. Русские художники»)
• Ю.А. Астахов. «100 великих русских художников» (серия «История искусств»)    
• Е.В. Григорьева. «Русские иконописцы» (серия «Герои русской истории, Изобразительное искусство, Православная культура»)
• В.Г. Лисовский. «Архитектура России: поиски национального  стиля» (серия «Энциклопедия мирового искусства»)
• Ю .А. Астахов. «50 великих русских художников» (серия «История искусств»)  
• А.А.  Сергеев. «Русские живописцы» (серия «Герои русской истории, Изобразительное искусство»)
• М. Алленов. «История русского искусства» в 2-х т.  — т. 2: . История искусства XVIII – начала XX века (серия « Энциклопедия мирового искусства»)
• О чем расскажут старые картины. Сказки о художниках (серия для детей «Русская семья, Сказки о художниках»)